Купание голышом - Страница 80

К оглавлению

– Все в порядке. Это мой племянник, – сказала Морин, медленно переводя дыхание.

Медсестра, маленькая латиноамериканка, пыталась увязать выдающееся телосложение Тула с его белым медицинским халатом.

– Он доктор, – добавила Морин.

– Да ну? – удивилась медсестра.

– Из Голландии.

Когда медсестра ушла, Морин сказала:

– Вообще-то я не люблю лгать, но, думаю, иначе она позвала бы охранников.

– Где твои родные? – спросил Тул. – Почему они тя не навещают?

– Дочери живут в Корал Тейблс – не ближний путь, а им надо за детьми присматривать. Я вижусь с ними по праздникам.

– Рукой подать, – возразил Тул. – Всего ничё по шоссе. Могли бы приезжать хоть по выходным.

– Тебе не надо еще лекарства?

С некоторым усилием Морин повернулась к стене. Ее сорочка была распахнута на спине, кожа тусклая, восковая. Тул увидел, что все фентаниловые пластыри исчезли.

– Бери, сколько нужно, – сказала она.

– Там ничё нет.

– Да? – Она повернулась обратно и посмотрела ему в лицо. – Мне очень жаль, Эрл. Наверное, их отклеили, когда перевели меня на морфий. – Она глазами показала на пакет. – Поставили мне капельницу, чтобы я не беспокоила больше медсестер, которые, кстати, только и делают, что просиживают свои отвислые задницы, жалуются на никудышных муженьков и почитывают «Нэшнл Инкуайрер».

– Мне наклеек больше не надо, – произнес Тул. – Я просто зашел сказать тебе «привет». – По правде говоря, ему не хватало ее компании. Полнейшая чертовщина.

– По-моему, один валяется в ящике, – сообщила Морин. – Давай, доставай.

Пластырь был еще в упаковке.

«Черт с ним», – подумал Тул и засунул его в нагрудный карман.

– Эрл?

– Ага.

– Тебя что-то беспокоит. В чем дело?

– Все хорошо, – ответил Тул.

– Нет, все не хорошо, молодой человек. Расскажи.

Тул встал.

– Ложись, поспи. – Он решил не рассказывать ей о том, что Перроне застрелил женщину, и обо всем остальном тоже. Морин не поймет, а кроме того, он не хочет ее расстраивать.

Она снова коснулась его руки:

– Никогда не поздно изменить свою жизнь, как говорится, начать с нового листа. Обещай, что будешь об этом помнить.

– Тебе полегчает, – сказал он. – Врачи достанут лекарство посильнее. Я прослежу.

Морин закрыла глаза.

– Послушай, Эрл. Ты о себе должен думать. Жизнь пролетает чертовски быстро. Каждый напрасно потраченный миг – это преступление. – Один синий глаз открылся и уставился на него. – И каждое преступление – это напрасно потраченный миг.

Тул заверил ее, что ни во что не вляпается:

– Скоро я покончу с этой работой и поеду уже домой.

– Но у меня такое плохое предчувствие, – пожаловалась она.

– Ну-ка перестань. Не переживай.

Его раздражало, что он печалится об этой женщине, фактически незнакомке. Она ничуть не напоминала его мать, крикливую и вспыльчивую, первоклассную матерщинницу. И все же, глядя, как Морин натягивает простыни к подбородку, Тул ощутил ту же кошмарную беспомощность, то же тяжелое предчувствие потери, как тогда, когда заболела мать.

– Ты уже сходил к хирургу? – спросила Морин.

– Нет, мэм. У мя куча дел была.

Костлявой рукой она ухватила пучок волос на костяшках его пальцев и принялась выкручивать, пока Тул не заорал.

– Эрл, нельзя разгуливать всю жизнь со свинцовой пулей в заду. Она ограничивает твое мировосприятие.

Тул выдернул руку:

– Чесслово, я этим займусь.

– Это может стать поворотным моментом в твоей жизни, – сказала она. – Эпифанией, что называется. Или хотя бы катарсисом.

Он решил, что это хирургические термины для извлечения пули, и пообещал Морин, что назначит операцию, как только у него появится окно в его телохранительском расписании.

– Я еще приду на этой неделе, – пообещал он.

Она тепло посмотрела на него:

– Ты молишься, Эрл?

– В последнее время нет, – признался он. Уже лет тридцать, не меньше.

– Ничего страшного.

– Ладно, мне и правда пора.

– Всякий раз, когда я начинаю терять веру, я смотрю в безбрежное синее небо и практически во всем вижу руку Господа. Ты только представь себе птицу, которая летит всю дорогу от Манитобы до Ки-Вест. Каждую зиму!

Тул машинально повернулся к телевизору. Большая стая белоснежных пеликанов суматошно поднималась в небо с подернутого рябью болота. Чуть-чуть воображения – и можно представить, что это длинный белоснежный пляж разбился на части и унесся вместе с ветром.

– Я б на это посмотрел, – сказал Тул.

Рука Морин вскоре соскользнула с его руки, и по ее тяжелому дыханию Тул понял, что она уснула. Он досмотрел передачу про птиц и выключил телевизор. Когда он покидал больницу, медсестра-латиноамериканка зашагала рядом с ним и спросила, правда ли он племянник Морин.

– Что-то вы не слишком похожи, – заметила медсестра.

– А меня потому что усыновили, – объяснил Тул.

– Ну надо же. Так значит, у себя в Голландии вы врач?

– Нет, доктор, – подчеркнул он.

– А-а.

«Хитрая маленькая сучка, – думал Тул, втискиваясь в «гранд-маркиз». – Думала меня вокруг пальца обвести!»

В пятнадцати милях оттуда, в Национальном заповеднике Локсахатчи, одноглазый мужчина освежевывал мертвую выдру. Высокий мужчина с большими руками, кожа коричневая, как английское седло. Рабочие штаны, военные ботинки, непрозрачная купальная шапочка и потертая футболка с трафаретным непристойно высунутым языком спереди. Серебристые завитки бороды заплетены в косички, кончики зеленые и напоминают мох – на них засохла ряска. На вид мужчина стар и слегка выжил из ума, но двигается с плавной уверенностью спортсмена или солдата – когда-то он был и тем и другим.